На палубе стояла Корнелия, облокотившись на перила.

– Это вы, мсье Пуаро, – начала она, обернувшись, – ужасно,такое страшное несчастье.

Пуаро посмотрел на небо.

– Когда светит солнце – луна не видна, – проговорил он, – ностоит закатиться солнцу, стоит солнцу скрыться…

– Простите? – сказала Корнелия, широко открыв рот.

– Я только сказал, мадемуазель, когда заходит солнце, мывидим луну. Вы со мной не согласны?

– Почему же, разумеется, согласна.

Однако она смотрела на него неуверенно. Пуаро усмехнулся.

– Я болтаю глупости, не обращайте внимания.

Он неторопливо направился в сторону кормы. Около первойкаюты он помедлил. Оттуда доносился голос…

– Какая неблагодарность – после всего, что я для тебясделала! Никакого сочувствия к несчастной матери! Никакого сочувствия к моимстраданиям…

Пуаро плотно сжал челюсти. Он поднял руку и постучал.Настороженная тишина и затем голос миссис Оттерборн:

– Кто там?

– Мне нужна мадемуазель Розали.

Девушка показалась в дверях. Она выглядела измученной,темные круги под глазами, морщинки у рта.

– В чем дело? – спросила она грубо.

– Что вам угодно?

– Я хотел бы поговорить с вами, если вы согласитесьдоставить мне это удовольствие.

Она еще больше помрачнела, глядя на него подозрительно.

– О чем?

– Прошу вас, мадемуазель.

Она вышла на палубу и закрыла за собой дверь.

– Ну.

Пуаро мягко взял ее под руку и повел вперед, на корму. Онипрошли душевые и завернули за угол. Вся корма теперь принадлежала им, впередипростиралась широкая река. Пуаро облокотился на перила. Розали же стояла прямои чопорно.

– Ну? – повторила она нетерпеливо.

– Мне необходимо задать вам несколько вопросов, мадемуазель,– начал он медленно, тщательно подбирая слова.

– Но я почти уверен: вы не захотите ответить ни на один изних.

– Тогда вы привели меня сюда напрасно.

Пуаро медленно водил пальцем но деревянному поручню.

– Вы, мадемуазель, привыкли нести свое бремя в одиночестве.Так можно надорваться. Напряжение станет вам не под силу. Мадемуазель, вам непод силу это бремя, вы недолго сможете жить в таком напряжении.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – сказала Розали.

– Я говорю только о фактах, простых и страшных. Назовем вещисвоими именами и сделаем это покороче. Ваша мать – алкоголик, мадемуазель.

Розали молчала. Впервые она растерялась. Она было открыларот, но снова стиснула губы.

– Не нужно ничего говорить, мадемуазель. Я сам все скажу завас. Еще в Асуане меня заинтересовали отношения между вами. Почти сразу мнестало ясно – вы самоотверженно оберегаете свою мать от чего-то, а этот вашсарказм и непочтительность к ней не больше, чем маска. И от чего вы оберегаетеее, я понял гораздо раньше, чем встретил ее однажды утром настолько пьяной, чтоошибиться было невозможно. Мне стало ясно – она устраивает пьяные оргии водиночестве, а вы мужественно боретесь с пороком, с которым бороться трудно,почти невозможно. Ведь она, подобно всем пьяницам, научилась хитрить, добыватьспиртное и прятать его от вас. Я бы нимало не удивился, узнав, что лишь вчеравечером вы раскрыли ее тайник. И, значит, вчера же, как только ваша матьуснула, вы опустошили тайник набросили бутылки со спиртным в воду.

– Он помолчал.

– Я ошибаюсь?

– Нет. Вы совершенно правы.

– Она заговорила, отчаянно, горько.

– Как глупо было молчать, но мне было стыдно, и я не хотела,чтобы все узнали! Ведь тогда бы все узнали. И потом, меня оскорбило такоенелепое подозрение… подозрение, будто я…

Пуаро закончил фразу за нее:

– Вам показалось оскорбительным подозрение в убийстве?

– Да, – и снова неудержимая исповедь, – я так отчаянностаралась скрыть ото всех… ведь она не виновата. Ее книги больше не покупают.Всем надоел ее дешевый секс, а она никак не может смириться, ей это кажетсянесправедливым. И вот она стала пить. Я долгое время не могла понять, почемуона ведет себя так странно. Потом поняла, пыталась остановить ее. Какое-товремя все шло нормально, но вдруг началось снова, и жуткие скандалы и ссоры спосторонними людьми. Ужасно, – она вздохнула.

– Мне приходится быть начеку, чтобы вовремя увести ее… И вотона возненавидела меня. Она во всем винит меня. Иногда я вижу это в ее глазах…

– Бедная девочка, – сказал Пуаро. Она резко повернулась кнему.

– Не смейте меня жалеть. Не будьте ко мне добры. Мне легчебез этого.

– Она глубоко и горестно вздохнула.

– Я так устала. Смертельно устала.

– Я знаю, – сказал Пуаро.

– Все вокруг считают меня грубой, невоспитанной, упрямой. Ая ничего не могу поделать. Я разучилась быть хорошей.

– Я же говорил вам – вы слишком долго несете свое бремя водиночестве.

– Какое облегчение разговаривать с вами, – медленно сказалаРозали, – вы всегда были так добры ко мне, мсье Пуаро. А я так часто обходиласьс вами безобразно грубо.

– Вежливость совсем не обязательна между друзьями.

Она вдруг снова стала подозрительной.

– Наверное, вы расскажете о нашем разговоре? Вам ведьпридется объяснить, почему я выбросила за борт эти проклятые бутылки?

– Нет, вовсе не придется. Вы только ответьте мне: когда этобыло? Десять минут второго?

– По-моему, да. Я не помню точно.

– Так, теперь скажите, мадемуазель, вы видели мадемуазельВан Скулер?

– Нет, не видела.

– По ее словам, она выглянула из двери своей каюты.

– Наверное, я не заметила. Я оглядела палубу, а потомповернулась к реке.

– Значит, вы не видели ничего – совсем ничего, когда были напалубе.

Наступило молчание, долгое молчание. Розали нахмурилась,казалось, она серьезно обдумывает что-то. Наконец, она решительно проговорила: